XII. ВЕЛИКИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОТКРЫТИЯ И АСТРОНОМИЯ

Личные интересы купцов и предпринимателей вызвали крестовые походы, которые в сущности явились завоевательно-торговыми экспедициями. В связи с развитием торговли, ростом городов и расширением ремесла, в нарождающемся буржуазном классе стало нарастать стремление к поднятию производительных сил. У буржуазии стал повышаться интерес к науке, потому что сна видела, что будущее ее класса зависит от успешного использования производительных сил и оттого, насколько правильно ученые постигнут «тайны» природы. Главное оружие своей будущей мощи она видела теперь в естествознании, которое является теоретической базой, основой техники. Поэтому буржуазия содействовала возрождению античной науки. По выражению Энгельса, «новое время начинается с возвращения к грекам», т. е. с изучения их научно-философского наследства. А в связи с этим стала разгораться борьба между буржуазией и папством, которое являлось опорой феодализма.

В течение нескольких веков естественные науки росли и крепли вместе с ростом и усилением буржуазии. Энгельс в предисловии к английскому изданию своей брошюры «Развитие социализма от утопии к науке» по этому поводу пишет: «...вместе с расцветом буржуазии шаг за шагом шел вслед гигантский рост науки. Возобновился интерес к астрономии, механике, физике, анатомии, физиологии. Буржуазии для развития ее промышленности нужна была наука, которая исследовала бы свойства физических тел и формы проявления сил природы. До того же времени наука была смиренной служанкой церкви, и ей не было позволено выходить за пределы, установленные верой: короче — она была чем угодно, только не наукой. Теперь наука восстала против церкви; буржуазия нуждалась в науке и приняла участие в этом восстании»¹.

После завоевания Константинополя турками в 1453 г. греческие беженцы привезли с собой из этого города ценные рукописи Птоломея и некоторых других античных ученых. Среди образованных слоев европейского общества началось усиленное изучение этих трудов, шедшее параллельно с практическим наблюдением природы. Европейское общество, хозяйственная база которого была гораздо шире базы рабовладельческого строя, быстро перешагнуло через ту ступень развития, которой достиг античный мир. Поэтому античная наука вскоре оказалась неспособной содействовать дальнейшему прогрессу общества.

Одно лишь изобретение книгопечатания позволило естественным наукам быстро двинуться вперед. Напечатание Гуттенбергом около 1450 г. первой книги положило начало преодолению феодально-духовной монополии учености; чуть ли не каждый купец и промышленник мог стать естествоиспытателем. «Альмагест», однако, впервые был напечатан лишь в 1515 г., так что только в эпоху Коперника эта книга стала вполне доступной для широких научных кругов.

После неудачи крестовых походов и завоевания Константинополя турками в Европе угас прежний интерес к сухопутным торговым путям в Азию, прегражденным мусульманами. Но вместе с тем у народов, живших у открытого Атлантического океана, возрастал интерес к Индии, которая казалась страной сказочных сокровищ. Путь в восточные страны был через океан. В поисках этого пути моряки и авантюристы, влекомые жаждой золота и приключений, организовали одно за другим дальние морские путешествия. В результате был совершен ряд великих географических открытий: были открыты Америка и не известные раньше земли Африки, Азии и Океании, был освоен морской путь в Индию вокруг Африки, совершено первое путешествие вокруг света и т. д. Всё это сопровождалось завоеванием и разграблением новооткрытых стран западноевропейскими народами.

Эти события оказали колоссальное влияние на развитие культуры. Они расширили узкий кругозор средневековья и опровергли целый ряд старых фантазий о мире. У людей создался масштаб больших расстояний, и им стало ясно, что не существует никакого «края света». Очутившись в новых странах, люди с изумлением обнаружили там не знакомые им до сих пор созвездия; они убедились, что Земля действительно имеет форму шара и, не имея никаких опор, свободно висит в мировом пространстве. Это было исключительно важное открытие, так как большинство людей в это время всё еще представляло себе Землю в виде плоского диска, на «краях» которого вода, воздух и облака смешивались в непроницаемую смесь.

Так как учение об антиподах преследовалось церковью, то даже те схоласты, которые вместе с Аристотелем верили в шарообразность Земли, остерегались высказывать свои убеждения. Например, когда папа узнал, что епископ Виргилий верит в существование антиподов, он вызвал его в Рим на суд как еретика. Неудивительно, что когда Колумб после 18 лет напрасных исканий поддержки своему великому предприятию явился, наконец, к испанскому двору и был направлен в совет саламанского университета, последний не замедлил основательно «ниспровергнуть» все доводы Колумба о шарообразности Земли цитатами из Библии и сочинений святых отцов.

Благодаря путешествиям Колумба, а затем Магеллана и других великих мореплавателей, было доказано, что Земля нигде не «сходится» с небом. Европейцы также воочию увидели пресловутых антиподов и таким образом убедились в том, что эти люди ходят по земной поверхности и вообще чувствуют себя так же, как и мы. Более того; оказавшись в Америке или на Тихом океане, европейцы сами становились антиподами по отношению к жителям Европы.

То обстоятельство, что Колумб, невзирая на все препятствия, открыл новую часть света, прорвало в одном месте кольцо, которым церковь и схоластика окружили науку. После этого все кольцо начало распадаться: наступил конец схоластическому аристотелизму. Если большинство все еще наперекор всему продолжало держаться за схоластическую премудрость, то уже немало мыслителей (Эразм, Вивес и др.) все яснее и яснее сознавали позор оков для науки и гневно рвались в бой. Они говорили, что природа познается не слепым преданием и не хитроумными рассуждениями, а наблюдением и опытом, что надо обращаться непосредственно к природе, по примеру древних. Они противопоставляли схоластике опытную науку, справедливо утверждая, что поступить в истинном духе Аристотеля — это значит итти дальше него.

Таким образом, прежде чем произведенная Коперником великая астрономическая революция успела «сдвинуть с места» земной шар, старое учение о мире испытало неожиданное потрясение от важного переворота на Земле. Этот переворот был вызван открытием Колумба и бросившимися вслед за ним на поиски новых земель путешественниками и авантюристами (это слово в ту пору еще не имело оскорбительного смысла). Не только грамотные, но и малограмотные с увлечением слушали рассказы, в которых правда была смешана с фантазией, о диковинных странах с их неведомыми миру животными, растениями, людьми, сокровищами и т. п. Прежде всего привлекало то, что в новооткрытых странах мало людей, что дикари очень простодушны и слабо вооружены, а золото и серебро, по рассказам, имеются в таком изобилии, что достаточно нагнуться, чтобы стать сразу обладателем больших богатств.

Неудивительно, что жажда наживы охватила не только верхи общества, но проникла глубоко и в его толщу, а это привело к тому, что мир сдвинулся с вековых неподвижных своих основ. Начали шататься и трещать старые устои хозяйства, быта и идеологии. Благодаря этому в естественных науках, в особенности в астрономии, началась эпоха великих открытий и изобретений, представлявших собой как бы преддверие капиталистического общества. Ощущая новое, гуманист Гуттен (1488—1523), представитель молодой немецкой буржуазии XVI в., сказал о своем времени: «Троны шатаются, умы волнуются, наука рвется в бой, — как славно жить, да, как славно жить в эти годы, мои друзья!..»

Коперник жил как раз в это замечательное время: он был свидетелем того, как мир очень быстро изменялся на глазах людей. В его молодые годы одни за другими приходили известия об удивительных открытиях мореплавателей, значительно расширявших познание Земли и окончательно решивших вопрос об антиподах.

Великие географические открытия, сделанные в итоге широкого развития торговых сношений и поисков новых рынков, знаменуют собой переход от средних веков к новому времени, т. е. смену социально-экономической формации. Эти открытия вызвали колоссальный рост предъявленных науке требований, поставили перед культурным человечеством много новых технических, хозяйственных и тому подобных задач. Поэтому Энгельс, указывая на связь науки и практики, т. е. производства, писал: «Когда после темной ночи средневековья вдруг вновь возрождаются с неожиданной силой науки, начинающие развиваться с чудесной быстротой, то этим чудом мы... обязаны производству»².

В связи с развивавшимся океанским плаванием вырастала потребность точно ориентироваться в открытом море; появилась необходимость в более точном наблюдении за небесными светилами. Это повело к усовершенствованию астрономических инструментов и к изобретению новых.

Путешествия в открытом море сделались возможными только после того, как изобретены были два простых прибора: крейцштаб, служащий для измерения углов, и параллактическая линейка, употребляемая для определения высот звезд над горизонтом. Но одних этих инструментов было, конечно, недостаточно, — требовалось также знание законов движения небесных тел. Поэтому каждую крупную экспедицию сопровождал астроном. Колумб говорил: «Существует лишь одно безошибочное корабельное исчисление, это — астрономическое. Счастлив тот, кто с ним знаком, — мореплавателю служат компас и знание».

Точно так же португальский математик Педро Нун, говоря в 1537 г. о важных географических открытиях португальцев, подчеркивал, что моряки были людьми, овладевшими наукой своей эпохи. Он писал: «Таким образом, очевидно, что открытие берегов, островов и твердой земли не делалось случайно, но что наши моряки отправлялись вполне подготовленными и вооруженными инструментами и знанием правил астрономии и геометрии».

Астроном конца средневековья в своем кабинете (с гравюры Страдануса 1520 г.).

Астрономия и мореплавание вошли тогда в очень тесное соприкосновение. Так, португальский король Иоанн предложил астрономам обучить моряков пользованию астрономическими способами наблюдения. А в результате задачи, поставленные мореплаванием, оказали большое влияние на развитие астрономии вообще.

К интенсивным занятиям астрономией побуждало не только развитие мореплавания, но и то обстоятельство, что календарь к тому времени пришел в беспорядок, и это весьма беспокоило церковь. Еще в древнем Риме жрецы привели календарь в такое состояние, что, по словам Вольтера, «римские полководцы всегда побеждали, но никогда не знали, в какой день это случилось». Сравнительно удовлетворительную реформу календаря произвел в 46 г. до хр. эры Юлий Цезарь при участии александрийского астронома Созигена. Разница между средней длиной года, установленной юлианским календарем, и истинной его величиной незначительна, но за 128 лет эта разница составляет сутки. Поэтому во вторую половину XVI в. весеннее равноденствие приходило на десять дней раньше, чем в эпоху Никейского собора (325 г. хр. эры), на котором установлены были правила исчисления дня пасхи. С другой стороны, таблицы движения Луны, составленные по церковному календарю, на четыре дня не сходились с наблюдениями, вследствие чего нельзя было установить точно время празднования пасхи и других христианских праздников, наступление которых определяется кругооборотом Солнца и Луны. Поэтому католическая церковь в течение свыше ста лет старалась привлечь астрономов (между прочим, и Коперника) к участию в решении вопроса о реформе календаря.

Следует, однако, иметь в виду, что в течение четырнадцати веков, протекших со времени написания «Альмагеста» до смерти Коперника, не было сделано ни одного астрономического открытия первостепенной теоретической важности. Некоторое значение имело лишь то, что арабский философ, являвшийся одним из крупнейших средневековых мыслителей, аристотелианец Аверроэс (собственно Ибн-Рошд, 1126—1198) обратил внимание на то, что, хотя Птолемей строит свою астрономию на физике Аристотеля, между системами мира Аристотеля и Птоломея существует значительное противоречие. Аристотелевы сферы, лежащие одна внутри другой, не имеют ничего общего с птоломеевыми комбинациями кругов (эпициклами и деферентами), ибо по Аристотелю Солнце, Луна и планеты прикреплены к небесным сферам, а по Птолемею каждое из этих светил свободно двигается в пространстве. К тому же в системе Птоломея имеется та странность, что движение светил происходит не вокруг материальных тел, а вокруг «пустых» центров, т. е. геометриче ских точек, какими являются, например, центры эпициклов Аверроэс считал, что астрономическая концепция Птоломея не имеет научного значения и что поэтому следует отказаться от нее. Как горячий сторонник Аристотеля, он выдвинул лозунг: «назад к Аристотелю!», т. е. призывал вернуться к системе концентрических сфер.

Конечно, система сфер была бесплодна, так как по ней, в отличие от системы эпициклов, нельзя было составить таблиц движения Солнца, Луны и других планет, предвычислять их положение среди звезд. Это сознавал и Аверроэс, который в своем очерке об «Альмагесте» сделал замечание, что вычисления Птоломея верны, но действительное положение вещей все-таки не объясняется птолемеевой системой мира. Он выдвинул такое положение: «Астрономия Птоломея ничтожна в отношении существующего; но она удобна, чтобы вычислять то, чего не существует». Высказав мнение о неправдоподобности теории эпициклов и деферентов, Аверроэс выразил пожелание, чтобы эти слова побудили к исследованию других ученых, так как сам он уже слишком стар.

Во всяком случае, выявленное Аверроэсом (до него никем из средневековых ученых не замеченное) противоречие между Аристотелем и Птоломеем показало ученым того времени, что трудности, стоящие перед астрономией, очень велики и не разрешены античной наукой. Недаром знаменитый иудейский мыслитель Маймонид из Кордовы (Моисей-бен-Маймун, 1135—1204) писал: «Посмотри, как все это темно; если истинно все то, что утверждает Аристотель в науке физической, то ни эксцентров, ни эпициклов существовать не может, и все обращается вокруг Земли; но откуда же тогда появляются сложные движения планет?»

Искусство наблюдения не стояло на одном месте в средние века, причем арабские, татарские и другие астрономы-этой эпохи были терпеливыми, аккуратными наблюдателями и хорошими вычислителями, однако ни одному из них не принадлежит какая-нибудь крупная оригинальная идея. Важно только то, что тщательные наблюдения арабских астрономов обнаружили недостатки старых греческих эфемерид, т. е. составленных Птоломеем таблиц, указывающих местонахождение светил. В связи с этим время от времени составлялись новые астрономические таблицы, построенные в общем на тех принципах, что и «Альмагест», но видоизмененные новыми числовыми данными относительно размеров различных кругов, наклонения орбит и т. д.

Достижения арабской астрономии были учтены уже упомянутым королем Альфонсом X Кастильским (1221 — 1284), который собрал астрономический конгресс в Толедо, где ученые занялись исправлением птолемеевых таблиц. Эти «альфонсовы таблицы», вычисленные на основании новых наблюдений, были опубликованы в 1252 г., быстро разошлись в Европе и просуществовали очень долгое время. Они не заключали в себе каких-нибудь новых мыслей, но многие числовые данные, особенно длина года, определены были с гораздо большей точностью, чем прежде, и это было очень важно.

В дальнейшем материалы, накопленные астрономами, показали, что и эти таблицы, вычисленные на основе теории эпициклов, имеют целый ряд недостатков, что они недостаточно совпадают с тачными наблюдениями. Например, одно лунное затмение запоздало на целый час; Марс отклонился на 2° от вычисленного положения. Так, в конце концов, возникла мысль о необходимости «астрономических реформ».

Австрийский астроном Пурбах (1423—1461) понял, что улучшение существующих таблиц планет является первым условием дальнейшего развития астрономии. Поэтому он в своей книге «Новые теории планет» (она была издана лишь после его смерти в 1472 г. и сразу же стала основным руководством для европейских университетов), дав новое, очень ясное и логичное изложение старой планетной теории Птоломея, предпринял новое исправление астрономических таблиц ³.

Эта работа была закончена учеником Пурбаха — Вольфгангом Мюллером (1436—1476), называвшим себя Региомонтаком⁴. Его эфемериды для Солнца, Луны и планет вышли в свет в 1475 г. и охватывали период с 1475 по 1560 г. Книгопечатание способствовало быстрому распространению таблиц в различных странах, и они сделались важнейшим пособием не только для астрономии, но и для мореплавания. Ими широко пользовались в своих морских путешествиях Колумб, Америго Веспуччи, Хозе Диац, Васко-да-Гама и другие путешественники того времени. Без этих таблиц, как и без упомянутых астрономических измерительных инструментов, эти смелые люди не могли бы решиться на свои столь опасные экспедиции.

Итак, с конца XV в., когда европейцы вступили в полосу дальних плаваний и океанских экспедиций, интерес к астрономии стал необычайно велик. Астрономия представляла собой уже не отвлеченную науку, взятую из древних пергаментов и интересную лишь немногим специалистам, а живую, практическую науку, имевшую крупнейшее общественное значение. Но именно благодаря этому в конце концов стало ясно, что астрономия не может больше удовлетворяться устарелыми теориями древности, что нельзя уже довольствоваться чрезвычайно громоздкой теорией эпициклов, так как накопленные новые наблюдения противоречили этой обветшалой теории.

Например, нельзя было не заметить, что работы Пурбаха и Региомонтана, пытавшихся вложить фактические результаты наблюдений в систему Птоломея, оставляют много пробелов. Благодаря этим работам окончательно выяснилось, что по птоломеевой системе нельзя предвидеть полностью даже главных движений светил, что накопления ошибок нельзя избежать и при дальнейшем усложнении этой системы и что они, очевидно, вытекают из самих основ старой системы мира. В результате всего этого уже в конце XV в. должен был возникнуть вопрос о пересмотре старой общепринятой геоцентрической теории. В начале XVI в. Коперник сделал решительный шаг вперед, заменив геоцентрическую систему мира гелиоцентрической и положив этим начало новому мировоззрению.

Все это еще раз убеждает нас в том, что основной причиной развития науки были потребности практики. Астрономы штурмуют небо, отбрасывая старые представления о мире, чтобы мореплавателям легче было открывать новые земли, и тем самым показывают неразрывную связь науки и жизни, теории и практики. Благодаря этой связи наука не может превратиться в догму, в нечто мертвое, застывшее, закостенелое.

Марксизм-ленинизм ясно вскрывает это обстоятельство. Товарищ Сталин, выступая за тесную связь науки с практикой, говорил: «Данные науки всегда проверялись практикой, опытом. Наука, порвавшая связи с практикой, с опытом,— какая же это наука? Если бы наука была такой, какой ее изображают некоторые наши консервативные товарищи, то она давно погибла бы для человечества. Наука потому и называется наукой, что она не признает фетишей, не боится поднять руку на отживающее, старое и чутко прислушивается к голосу опыта, практики. Если бы дело обстояло иначе, у нас не было бы вообще науки, не было бы, скажем, астрономии, и мы все еще пробавлялись бы обветшалой системой Птоломея, у нас не было бы биологии, и мы все еще утешались бы легендой о сотворении человека, у нас не было бы химии, и мы все еще пробавлялись бы прорицаниями алхимиков»⁵.